Талисман. Волшебные вещи I - Татьяна Латукова

А что делать? Принцесса до обмороков боится всех людей Шута, да и к нему самому относится крайне настороженно.

Отъехав пару кварталов, мы с Шутом бросаем машину и уходим от места встречи какими-то закоулками. Будет, о чём написать в мемуарах.

Шутеечка, ну не грусти. Выпей лимонадику. Или чего покрепче. Ты сделал для принцессы всё, что мог. О! Да ты не грустишь. Ты меня разыгрываешь. Дай, я угадаю. Ты тоже не знал, как себя с ней вести? И тоже обнаружил, что любовь нельзя законсервировать? Ну что ты, то приключение в монастыре было чем-то феноменальным. Я сейчас и не верю, что тебе удалось меня на такое подбить. Да и как ни смотри, мы сделали доброе дело.

Друг мой, а смотри, какой розанчик типа стюардесса принёс нам лимонадик. И она та-а-ак на тебя посмотрела. Ладно тебе ржать. Ну наивная я. Так бы и сказал, что это уже окученный цветочек. Нет-нет, я не буду скучать. Иди, проверь свой розарий, бесстыжий садовник.

Утренняя пресса выходит с шикарной фотографией. Гордый красавец с аристократическим профилем. Лицом к нему улыбающийся генерал. А между двумя стильными мужиками – тоненькая плясунья в развратном платье с декольте до пупка. Шут обнимает меня за талию, тянет к себе. А Герцог фамильярно положил мне руку на шею сзади, вроде как утверждая право собственности.

Встреча врагов лицом к лицу интригует обозревателей. Но тема «шерше ля фам», в которой эта самая «ля фам» конкретно известна без лишних «шерше», неожиданно выходит на первый план. Вот так потом и напишут, что вся эта грёбаная война была из-за меня. А я вообще не причём. Я только икры хотела пожрать. На халявку.

5

Что бы мне такого нового станцевать? Вдохновение что-то притупилось. Не хватает полноты жизни. То есть известно чего. Я знаю, как именно женщины веками решают эту проблему. Заявляют, что им и дела до неё нет, что им такие глупости параллельны. Параллельность в данном случае означает, что они заводят двух-трёх-эн любовников, чтобы параллельно получать достаточное количество сексуальных радостей и эмоций.

В моем случае всё ещё проще. Мой любовник свалил в неизвестность. И ждать его не просил. То есть я вроде как свободная женщина. Оглядевшись вокруг и изучив список потенциальных кандидатов в свои любовники, я пригорюниваюсь. Нет, есть, конечно, экземпляры видные, фактурные, интересные. Но представить себя с ними в постели я почему-то не могу. Про партнёров по сцене знаешь слишком много, включая иногда и весьма пикантные детали их предпочтений. Поклонники назойливы, и как-то не хочется мне давать никому из них повод раздавать интервью на тему того, как классно они меня поимели. Разные властные мужчины близки к Чародею, и те, кто знают о наших отношениях, сбегут ещё быстрее, чем я договорю какое-нибудь приглашение попить кофе. А тех, кто не знает, как-то не хочется подставлять. Есть ещё влюбленный в меня мальчик из хора, восхищающийся мной тромбон из оркестра и подобные им персонажи. Но это же всё нельзя рассматривать всерьёз?

Шут! Ты ведь мне друг? Ты можешь не рассказывать ничего Чародею, но помочь мне в одном деликатном деле? Ты не мог бы познакомить меня с кем-нибудь? Ну, как, как. Говоришь – это Волшебница, а это кто-то. Ну, с кем-нибудь из друзей. У тебя ведь много друзей. Зачем? Мне кажется, у меня какой-то очень ограниченный круг знакомых. Нужны новые горизонты. Да нет никакого подвоха. Нет, не надо мне на встречу друзей Чародея. Я, во-первых, всех знаю, во-вторых, они почти все женаты. Нет, в принципе меня женатость не пугает, мне это всё равно, лишь бы человек был хороший. Но ведь это некрасиво получится. Да и вдруг развитие какое пойдёт.

Посмейся ещё. Давай. За это вот тебя женщины и убивают.

Мне плохо? Как сказать… Вроде нет. Но в каком-то смысле – да, плохо.

Ты меня развлечёшь? Нет уж… Мы поедем смотреть, чем занят Чародей? Он только истопается ногами. Он не заметит? Как это?

Мы едем куда-то за город, а потом останавливаемся практически в чистом поле. Маленькие машинки мгновенно проскальзывают по небу над нашими головами и исчезают. Потом ещё раз. И ещё. Самолётики кажутся совсем игрушечными, и только после слов Шута о том, что это истребители, я понимаю, что это какая-то мощная и сложная военная техника.

Чародей летает на такой штуке?! Правда? Вот это он сейчас сам летает? Вот та машинка слева – это его самолёт? Потрясающе… Почему вы мне раньше не рассказали? Во всех биографиях диктатора написано, что он военный лётчик? Ну да, но я как-то не задумывалась…

Слушай, а как он летает, если читает в очках? У него почти идеальное зрение? Но тогда зачем… Всё дело в этом маленьком «почти». Чародей пытается уберечь глаза.

Диктатор редко практикуется в полетах, но летать любит и в свете предстоящей войны решил обрести хорошую форму. Если уж всё будет совсем плохо, у него всегда останется шанс сесть в самолет и как-нибудь героически погибнуть.

Не болтай таких глупостей! И слышать такого не хочу!

Вот он. Красивая железная птичка проносится где-то высоко и очень быстро.

Ты поганец всё же, Шут. Я знаю, что ты на самом деле хотел мне показать. Что другого такого мужчины на этой планете нет.

Чародейчик! Я так рада! Так давно тебя не видела! Ты сам поведёшь? Вот эту рухлядь на колёсах? Это для отвода глаз. Ты маскируешься. Прикольно.

Это твой новый дом? Маленький совсем. Ты решил обойтись без прислуги? И правильно. Но стол маленький, неудобный, хочешь, я куплю тебе новый? Ну что такой суровый взгляд? Я тебе подарок с гастролей привезла. Смотри. Катушка из того каталога. Ты ведь такую хотел? А ещё вот такие штучки прикольные, как будто рыбки. Приманка такая. Для хищников. Тебе нравится?

Ты хмуришься. Что-то случилось? Чародей, если это что-то плохое, скажи об этом прямо и честно. Так и будешь на меня исподлобья смотреть? В койку? Ну… хорошо. Где здесь койка-то?

По привычке не особенно задумываясь над тем, что и как происходит в этой самой койке, я не сразу понимаю, что конкретно сейчас всё происходит очень странно. Я впервые оказываюсь в ситуации, когда мужчина удовлетворяет свои желания, нисколько не считаясь со мной. Он методично использует моё тело, превращая меня в подстилку, в нечто неодушевленное. Он сознательно прогоняет меня по всем тем позам и способам секса, которые позволяют ему подчеркнуть максимальный уровень собственной власти, а меня сделать покорной игрушкой. Даже то, что нам обоим нравилось, что было нашими излюбленными и весёлыми играми, оказывается теперь удовольствием для него и унижением для меня. Я совершенно беспомощна в сильных мужских руках и быстро теряюсь, не зная, что делать.

Я чувствую его раздражение и злость, но какое-то время надеюсь, что этот запал поостынет. Потом понимаю, что он только заводится ещё больше. Говорить что-либо бесполезно, пытаться сопротивляться – совсем глупо. Я подчиняюсь мужской воле. Получив первую порцию эндорфинов, он прижимает меня тяжёлой рукой к кровати, и я послушно замираю, не в силах собраться с мыслями и хоть что-то предпринять.

Через некоторое время всё повторяется. Медленнее и расчётливее. Спокойнее и невыносимей. Он не груб, он не причиняет боли, он в достаточной степени ловок и осторожен, он издевательски корректен в технике секса, но, честное слово, лучше бы он меня избил.

Я сильно ошибалась. Шестнадцать слов – это очень, очень интенсивное общение. Полежать четверть часика, обнявшись – это потолок нежности, которого можно достичь в отношениях. А смешное словечко «оттиранить», которое я давно и автоматически употребляю со множеством разных смысловых оттенков, на самом деле несёт в себе угрозу.

Третья серия этой плохой порнушки заканчивается, едва начавшись. Мужчина стаскивает меня с кровати и ставит на ноги. Комок одежды оказывается у меня в руках. Я с этим комком оказываюсь в маленькой прихожей. Вслед мне звучит короткое, но выразительное напутствие «Убирайся!». Кое-как напялив платье и курточку, я довольно долго мучаюсь с тяжеленной входной дверью, но всё же в итоге оказываюсь в темноте безлюдной улицы.

Где я? Что делать?

Я куда-то бреду дворами и переулками. Меня долго тошнит в небольшом скверике. Компания подвыпивших подростков брезгливо обходит меня стороной, громко бросив несколько оскорблений. Мне это всё равно. Я сижу на лавочке. Я лежу на какой-то другой лавочке. Я иду вдоль какого-то большого шоссе. Витрины гаснут, машин становится меньше.

Я оказываюсь дома. Не знаю как. Моя память не сохраняет последней части этого ночного путешествия. Я не могу спать. У меня дрожат руки, и я ничего не могу с этим поделать. Дрожь отвлекает и раздражает. Я залезаю в ванну и сижу под теплым душем. Я снова забираюсь под одеяло, но руки всё еще дрожат, а в голове мечутся обрывки каких-то глупых и пустых мыслей, не давая мне отключиться от мира. Но с рассветом я всё же проваливаюсь в какой-то мутный и неуловимый кошмар.